Новое интервью Юлии Зиганшиной в журнале «Казань»!
9 октября 2020
В октябрьском номере журнала «Казань» опубликовано новое интервью Юлии Зиганшиной!
Юлия Зиганшина: «У меня нет желания понравиться всем»
Айсылу Мирханова
Как выпускница журфака КГУ стала звездой сцены? Что помогает восстанавливаться в активном концертном графике, и причём здесь… балет? Можно ли петь по шпаргалке? Об этом артистка рассказала в беседе с культурным обозревателем «Казани» ?Айсылу Мирхановой и профессиональным музыкантом Гульнарой Латфуллиной.
— Юлия, всегда интересно понять, из каких случайностей складывается судьба. Как это получилось, что ты, отучившись в десятилетке при консерватории, окончив музыкальное училище, попала на факультет журналистики?
— С одной стороны, это было осознанным решением — не идти в консерваторию, так как диплом училища уже давал право работать по специальности. С другой — была в этом выборе и доля предопределённости. Дело в том, что журналисткой по своему второму образованию была моя мама. По первому она — инженер. До поступления у меня уже были пуб? ликации в её заводской газете. Я думаю, что журналист — это очень специфическая профессия, скорее, больше, чем профессия — сфера деятельности. В неё должны идти люди, уже имеющие какое-то базовое образование. Поскольку у меня был красный диплом училища, то мама сказала: идём на журфак. Я поступила и была очень рада. Университет дал интересные знакомства и многое определил в дальнейшей жизни. Хотя, когда я туда поступила, моя преподавательница музыкальной литературы удивилась и «напророчила»: «Юля, роль слушателя тебя надолго не задержит». Так и случилось.
— Мне сложно сравнивать. Не знаю, как там было до, и как складывалось после. У нас в принципе была прекрасная атмосфера, очень творческий курс. Среди его выпускников сейчас есть и дизайнеры, и певцы — не только я, и известные телеведущие, и даже реставраторы.
Во время учёбы мы делали прекрасные радиожурналы на университетском радио. Помню, там стояли такие допотопные магнитофоны с бобинами. Представлялась почему-то картина, как Ольга Берггольц читает перед такими стихи в блокадном Ленинграде, хотя бобинных магнитофонов в СССР тогда ещё не было, но это я узнала гораздо позже. Мы выпускали еженедельные программы, к нам приходили интересные гости, жизнь кипела бурная. Я тогда думала, что радиожурналистика это, пожалуй, — моё, во время практики работала на нашем республиканском радио. То есть, моя журналистика, как и нынешняя профессия, была связана со звуком.
— Кто-то из преподавателей запомнился?
— Филологи запомнились, русисты. Журналисты — тоже. Но сказать, чтобы кто-то стал «личностью навсегда»?.. Наверное, мне сложно было тогда это в полной мере оценить в силу какой-то ещё не-открытости миру. Я была достаточно «позднего» развития ребёнком — с домашним воспитанием, спец? школой-десятилеткой, занятиями виолончелью. И до определённого времени совершенно не ощущала потребности смотреть на мир шире. Такой «тепличной» девочкой я попала в университет и оставалась ею, пока не встретилась с группой «Уленшпигель». С этого момента началась история с бардовской песней, фестивалями, концертами. Я начала раскрепощаться, получать от жизни больше удовольствия и очень изменилась. «Уленшпигель» вообще сыграл в моей жизни судьбоносную роль. Благодаря ему я познакомилась с будущим мужем, поэтом Алексеем Гомазковым. Началась другая жизнь. Написание дип? лома совпало с записью нашего альбома и поездкой в Москву. Свою выпускную работу я написала всего за неделю — просто села и сказала себе, что не буду мыть голову, пока не закончу. Зато потом — защитила и уехала с ребятами на фестиваль.
— «Уленшпигель» случился в университете, а до этого ты вообще не пела?
— В школе у нас был небольшой ансамбль. Мы, несколько девочек в пилотках и гимнастёрках, исполняли военные песни. Нас собирала моя мама, мы выступали по заводам, институтам, ездили в Москву, Одессу. Пели под гитару. Всё это было искренне, до слёз. С тех пор День Победы для меня — главный праздник в году. Потом, уже в университете, у меня был ансамбль «Уникон», три девочки из университета, одна из консерватории. Уни-кон. В этом ансамбле меня однажды и заметил Дмитрий Андреевич Бикчентаев. Мы репетировали в комнате студклуба, а он в соседней вёл курсы по обучению игре на гитаре. И уже после этого мы познакомились с Виталием Харисовым, который и позвал меня в «Уленшпигель». Вместе с ним, кстати, мы потом из этого состава отпочковались, у нас был свой ансамбль — «Маятник». А с Гомазковым у нас образовался проект под названием «Зиганшин‑буги» — очень смешной коллектив. Я играла в нём на бас-гитаре, в таких мощных рокерских ботинках.
— После университета я начала преподавать в Доме пионеров Советского района. Однажды одна коллега увидела объявление о том, что начинается конкурс «Романсиада», уже второй по счёту. Был 1998 год. Директор Дома пионеров Людмила Фёдоровна Мугинова сказала: «Надо участвовать». Она знала, что я пробую на этой ниве что-то делать. Мы поехали в Астрахань, и там я стала победителем регионального тура. Финал конкурса проходил уже в Москве, в Колонном зале, я стала лауреатом второй степени.
— Именно тогда ты поняла, что романсы — твоя стезя?
— Окончательно определилось всё там. Хотя первый толчок случился намного раньше, в 1984 году, когда на экраны вышел фильм «Жестокий романс». Я и в кино ходила много раз, и пластинку мне подарили, которую я до дыр заслушала. Тогда же я впервые узнала про Валентину Пономарёву, с которой позже имела счастье и честь встречаться и общаться.
Сама «Романсиада» — это целый мир. Так было и в то время, и сейчас продолжается. Когда я в ней дебютировала, кто только не сидел в жюри! Какие имена! Брегвадзе, Пономарёва, Сличенко, Серебрянников, Соловьяненко, Баянова… Живые «легенды», которые создавали этот жанр. Попав в этот мир, выйти из него уже невозможно. Возникает ощущение сопричастности, роскоши чувств, переполняют эмоции. Судьбоносным человеком в моей жизни стала Галина Сергеевна Преображенская, продюсер этого конкурса. Мы познакомились с ней в Астрахани.
После «Романсиады» нужно было выбирать — сцена или преподавание. Это вещи, к сожалению, либо трудно совместимые, либо несовместимые совсем.
— Но когда-нибудь к педагогике не хотела бы вернуться?
— Я немного ею занимаюсь. Но мне кажется, что всё-таки в педагогике самое главное — это системность. Сейчас в основном работаю в формате мастер‑классов, провожу их на фестивалях. Это такие разовые акции. Иногда ко мне приходят ставить голос, но я больше люблю работать над исполнительским мастерством. Ему редко внимание уделяют, хотя в этом и есть смысл пения.
— В чём особенность такого мастерства?
— С романсом вообще очень сложная история. Он, конечно же, требует постановки голоса, иначе это просто самодеятельность. С другой стороны, этой постановки не должно быть слышно вообще! Нужно, чтобы возникало ощущение того, что исполнитель разговаривает, просто разговаривает! Об этом есть статья на моём сайте. В ней я пишу о том, что опера — это, в первую очередь, вокал, джаз — свобода, рок‑музыка — ритм, фолк — состояние, бардовская песня — поэзия, шоу-бизнес — экстерьер. А романс — это, прежде всего, чувство меры. Абсолютно во всём, что мы до того перечислили. Поэтому я считаю, что романс — это самый сложный жанр, он сложен из многочисленных составляющих. Человек, его исполняющий, должен за три минуты ввести слушателя в нужное состояние, а потом суметь также быстро перенастроить на другое. Он должен быть и свободным, и ритмичным, и выглядеть должен соответственно. В брюках певицам лучше романсы не петь.
Свои мастер-классы в основном я даю на бардовскую аудиторию. Но всё равно жду спроса и от романсовых исполнителей, надеюсь, что знаю, как надо петь романсы. Готова делиться.
— Нет, не получала. Думаю, что, наверное, большую роль в моём становлении как исполнительницы сыграл муж Алексей. Он поэт, я пела и пою романсы и песни на его стихи. Работа со словом началась вместе с ним. Большую помощь оказывала Валентина Дмитриевна Пономарёва. Её советы помню до сих пор и стараюсь им следовать.
— То есть это был сплав какого-то опыта, да?
— Безусловно.
— Скажи, а проект, который мы можем назвать «Юлия Зиганшина», — что это за люди вообще?
— Такого проекта нет. Это просто я.
— Поспорим — со стороны виднее: Юлия Зиганшина сегодня — состоявшийся проект. Ты его лицо, бренд.
— Будете смеяться, это — не бренд. Это, повторюсь, я сама. Не в том смысле, что «какая я молодец». Хотя, может, так оно и есть. Но всё-таки надеюсь, что люди, которые читают на афише «Юлия Зиганшина», идут в первую очередь за общением и человеческим контактом, а не за товаром. И я это чувствую. У меня нет безумной популярности, но и не хочется искусственно её раскручивать. Скажу так, Юлия Зиганшина — это, скорее, команда, но не бренд. От этого слова меня даже немного коробит.
— Ну, хорошо, пусть команда.
— Команда — прекрасная! Это люди, которых я берегу, могла бы — на руках носила. Мой директор, Ника Коварская, которая прикрывает все тылы по многим и многим вопросам. Конечно, это мой муж — не беру сейчас какие-то личные отношения, а говорю именно о нашем творческом партнёрстве. Он пишет для меня, ведёт концерты. Из музыкантов — легендарная казанская пианистка Маргарита Коварская, гитарист Саша Лаврентьев, джазовый пианист Володя Штейнман. Два потрясающих москвича — тромбонист и композитор Дмитрий Толпегов и баянист Андрей Ковалёв. Недавно сразу две программы появилось в сотворчестве с московским пианистом и композитором Виктором Фридманом, который когда-то аккомпанировал Алле Николаевне Баяновой. В Казани сотрудничаю с ребятами-народниками из «Креатив-квинтета». Невероятно горда общими творческими проектами с оркестрами Анатолия Ивановича Шутикова и Рустема Юнусовича Абязова.
Отдельно хочу сказать о моём концертмейстере. С пианистом Максимом Мулиным мы познакомились, когда ему было всего двадцать шесть. До этого мне рекомендовали другого молодого человека: хороший, говорят, пианист. Пришла с ним на встречу, говорю: «Шульженко!» и понимаю, что это имя он слышит от меня в первый раз… «Вертинский!» — та же история… Стало ясно: воспитывая его, потрачу зря время. Мы разошлись. А потом на одном мероприятии пересек? лись с Максимом. Считаю, что это судьба, просто находка. В плане романса он знал не только Шульженко и Вертинского, но такую экзотику, о которой мало кто вообще слышал! У Максима много прекрасных качеств — и творческих, и человеческих, но одно мне хочется выделить особо — он абсолютно адекватен на сцене. Об этом качестве мало думает и знает зритель, но музыканты меня поймут. Когда ты чувствуешь на сцене блестящую ответную реакцию того, с кем творишь, это дорогого стоит.
— А как насчёт Романа Ланкина?
— С ним у нас другая — дуэтная история. Очень любопытная и интересная. Рома — известный исполнитель авторской песни, песен ретро и босановы. Яркий, самобытный и ни на кого не похожий. Мы с ним долгое время стремились к сотворчеству, и это случилось, когда нашли точку соприкосновения — жанр ретро. Рома — тот человек, с которым мы внутренне очень похожи. Оба обладаем таким качеством, как приспособляемость. Выбираем не конфликт, а подстройку. В творческих вопросах это так же важно, как и в личных. Нас это очень сближает.
— Кто в твоей команде принимает решения? Кто придумывает программы, кто всё планирует, кто выбирает партнёров?
— Всё это делаю я. Конечно, советуюсь. Но принимаю решения сама.
— Сейчас вообще об этом сложно говорить. Не могу сказать, что у меня есть какие-то перспективные планы на пятнадцать лет вперёд. Есть, скорее, какие-то внутренние задумки. Например, проект «Герои моего романса», который я веду с 2017 года. Четырежды в сезон представляю в нём монографические программы, посвящённые поэту, композитору или исполнителю. Все они — личности, которые не просто внесли большой вклад в историю романса или песни, а оказали или оказывают влияние, в первую очередь, и на меня. Это большая поисковая работа, практически в каждом концерте очень много премьер. И на будущее у меня уже есть длинный список «героев», которых хочется представить. Уже есть планы на предстоящий сезон. В том числе по случаю юбилея. Лишь бы не вмешалась снова какая-либо объективность.
— За границей ты выступаешь?
— Незадолго до изоляции, в конце февраля, участвовала в «Днях Казиника» в Риге вместе с Максимом Мулиным и с артистом-чтецом, уроженцем Казани? Рустемом Галичем, который живёт теперь в Нью‑Йорке. А вообще в моём гастрольном маршруте были Германия, Франция, Испания, Италия, Израиль, Польша, Америка.
— На зарубежные концерты кто, как правило, ходит? Представители диаспоры?
— По-разному. Бывают концерты на местную публику, бывают на нашу. Расскажу про Польшу — вместе с Сашей Лаврентьевым и Максимом Мулиным мы почти всю её исколесили. Наши концерты организовывал продюсер Кшиштов Птак. Обычно, если я выступаю для «аборигенов», то стараюсь работать с переводчиком, который перед исполнением рассказывает краткое содержание песни или романса. Мне кажется это правильным. Но Кшиштов сказал: не надо. Старшее поколение поляков, по известным причинам, русский язык учили, знают. Несмотря на это, я сама проделала большую предварительную работу: взяла словарь и выписала слова и выражения, которые, как мне показалось, созвучны нашим, по смыслу схожи. Старалась вставлять их в свою речь. Польские гастроли это, пожалуй, самый удачный наш проект. Мы собирали полные залы оперных театров и филармоний крупных городов, большие серьёзные площадки.
— Скажи, как ты переносишь нагрузки, которые сама себе планируешь?
— Бывает и тяжело. Во многих вопросах, к сожалению, я — перфекционист. Особенно, что касается творчества. На концертах у меня обязательно несколько премьер, а иногда это — восемьдесят процентов репертуара. Я никогда не пою по бумажке, хотя сейчас очень многие так делают. Считаю, что лучше красиво забыть, чем жалко подглядывать. Это какая-то пошлость, мне кажется, — когда одно ты выдаёшь за другое. Думаю, может, даже и петь-то надо заканчивать, если память подводит. Сейчас у меня в репертуаре порядка тысяч произведений. Иногда в них очень сложные тексты, усталость бывает ощутимая. Это большая психологическая нагрузка.
— Как ты разгружаешься?
— Меняю деятельность. Совершенно не умею отдыхать. Могу лежать только во время сна. Мне всё время надо что-то делать, постоянно нахожу себе занятия. Недавно, например, пошла на курсы кройки и шитья — это как раз онлайн-история. Никогда этим не занималась. И вдруг, буквально два месяца назад, в руки мне попадает журнал «Бурда», который мы все помним, когда-то выписывали. Листаю его и понимаю, что ведь тоже могла бы этим заниматься. Сейчас я в полном восторге от постижения нового. Мне нравится чертить выкройки, заниматься моделированием. Так как я женщина с нестандартной фигурой, то у меня всегда были проблемы с поиском одежды, не говоря уже о концертных костюмах. Правда, с концертными костюмами всё в порядке — их шьёт прекрасная швея, мастер своего дела. А вот в плане повсе? дневной одежды, думаю, польза от? увлечения будет. Между прочим, моя прапрабабушка была известной в Казани рукодельницей — стегала ватные одеяла с таким мастерством, что швов не было видно ни с одной стороны! Когда праздновалось двухсотлетие Дома Романовых, Казань собирала подарок. Для него прабабушка вышивала золотом тюбетейку. Говорят, что Императорский двор ответил подарком на подарок. Специально для искусной золотошвейки в нём была шаль-паутинка. Она, конечно, не сохранилась, но семейная легенда осталась. А моя бабушка, о которой я с большим теплом вспоминаю, была мастерицей готовить. Знала всю татарскую кухню.
— Если уж возникла тема татарских традиций, корней — можно ли ждать, что ты начнёшь исполнять татарскую песню?
— К сожалению, я не знаю татарского языка на том уровне, чтобы исполнять песни для публики, которая им владеет. У меня, признаюсь, вообще нет никаких языковых талантов. В детстве меня отправляли в татарскую деревню специально для того, чтобы выучить язык. Но когда приехали через три месяца, чтобы забрать, то все дети там уже говорили по-русски. В школе нам язык не преподавали, учась в университете, искала курсы татарского, но напрасно. Понимаю, что жить в Татарстане, иметь татарскую фамилию и не говорить по-татарски, это, конечно, неправильно.
Что касается татарской музыки в принципе — в ноябре прошлого года с подачи Маргариты Яковлевны Коварской мы подготовили программу произведений Рустема Яхина. Но пела я по-русски. Считаю, что это был правильный ход, потому что Яхина можно и нужно петь русскоязычным певцам. Эта музыка может звучать на любой сцене. Там же, кстати, впервые со времён окончания училища я сыграла на виолончели. Исполнила яхинскую «Элегию». Но петь на татарском пока решусь едва ли.
— Но ведь ролик с исполнением песни «Туган тел» в день рождения Тукая, который ты выложила в соцсетях во время самоизоляции, имел большой резонанс…
— Это исключение. Песню «Туган тел» с нами когда-то давно выучила девушка-вожатая в пионерском лагере. Это единственное, что я знаю. Проблема в том, что я не могу выучить текст, который не до конца понимаю. Более того, сильно сомневаюсь, что скажу что-то новое в татарской музыке.
— Снова готовы поспорить… Скажешь! А что ты умеешь ещё?
— Во-первых, я очень рада, что «виолончельная» тема имеет продолжение: мы собираемся струнным квартетом с прекрасными музыкантами и сейчас, после известного вынужденного перерыва, собираемся во? зобновить репетиции. Во-вторых, стараюсь осваивать многие вещи вокруг своей профессии: делаю афиши, освоила нотный редактор. На своём сайте предлагаю целый список романсовых произведений — их набралось много, с удовольствием делюсь совершенно бесплатно. Сайт, кстати, полностью веду сама. Очень его люблю. Уже два с половиной года каждую пятницу на моём сайте выходит еженедельный литературно‑музыкальный, иллюстрированный звуковой Журнал, что-то наподобие «Кругозора». Во время самоизоляции начала новый проект «Песня с историей» на ютюбе, работаю в видеоредакторе, снимаю, монтирую. За время карантина выложила более ста роликов.
Это всё, что касается непосредственно профессии. Дальше круг моих интересов тоже довольно широк. Я занимаюсь балетом, хожу в зал со станком, где всё оборудовано по-настоящему. Безмерно восхищаюсь моим преподавателем Таисией Ялгузовной Иссиной, которая открыла для меня новый мир! Шла туда из-за проблем со спиной, но даже предположить не могла, сколько открытий, новых — личностных и сценических, невероятных ощущений подарит это увлечение. Долгое время я занималась декорированием деревянных изделий, увлекалась мыловарением. Обожаю вышивать — одну из работ с изображением фасада усадьбы Боратынских подарила музею.
— Ты, кстати, начала вести здесь экскурсии.
— Да. Помню даже минуту, день и час, когда мне пришла эта идея. Был концерт, посвящённый Матвею Блантеру. До его начала я шла через анфиладу комнат. Иду и понимаю — хочу петь в каждом из уголков этого удивительного дома, озвучить его. И вот осенило: сделаю концерт-экскурсию. Беру гитару, рассказываю о Боратынских и исполняю романсы, соответствующие эпохе. Ведь весь спектр моих романсовых изысканий совпадает с концепцией музея — это культура Золотого и Серебряного века. С музеем я дружу давно, но никогда хорошо не знала историю Боратынских. Теперь пришлось вникнуть. Это тоже одно из приятных «побочных» приобретений от этого проекта. Водила бы эти экскурсии чаще, но, к сожалению, нет большого спроса.
— Не пробовала заняться раскруткой этого проекта?
— Не хватает на это времени. К счастью или несчастью, у меня нет желания понравиться всем. Само творчество важнее славы, узнаваемости. К тому же, чем популярнее сегодня становится человек, тем больше льётся на него грязи. Особенно в соцсетях. Я живу по другому принципу: кто со мной — с теми поделюсь всем, чем могу.
— Кого в жизни ты считаешь главными учителями?
— У меня есть четыре педагога, которые в своё время совершили в моей жизни революцию. Это педагоги училища и школы. Преподаватель сольфеджио Лилия Михайловна Хуснутдинова, с её лёгкой руки я начала петь осознанно; педагог по виолончели Лурий Газизович Ибраев, чьи уроки исполнительского мастерства я помню всегда; Валерий Филиппович Соменко, преподававший в училище историю мировой культуры — это было такое окно в мир! И, конечно, Клавдия Захаровна Щербинина, у которой профессионально занималась вокалом, и благодаря которой в прямом и переносном смыслах «дышу» песнями и романсами! Думаю, должна созреть и написать об этих людях. Это тоже — «Герои моего романса».
— С легендарной Клавдией Захаровной ты занималась, когда уже начала петь?
— К ней меня отправил Саша Лаврентьев. Причём её лично он не знал. Но знал одного человека, который у неё занимался. Знал до и после, увидел результат её работы, и сказал: тебе надо к ней! Я начала ходить на занятия уже во времена «Маятника». Добрые люди мне перед этим советовали: ни в коем случае об этом не говори, не нужно ей этого знать. И вдруг однажды она меня спрашивает: «Слышала, ты там в группе какой-то поёшь?». Господи, думаю, кто ж принёс‑то? — «Ну да», — говорю. — «Так вот — распевайся перед репетициями!»
— Как ты считаешь — ради чего ты всё в жизни делаешь?
— Хороший вопрос. Цели разные. Во-первых, я фаталист. Считаю, раз у меня есть к этому способности, то я должна это делать. Во-вторых, многие вещи я делаю в память о тех, кто работал в этом жанре. К сожалению, многие сегодня забыты. Есть и песни, которые должны звучать, но не звучат. И ещё — я верю зрителю, который признаётся в том, что моё дело помогает ему жить. Для меня это важно.
— От чего больше всего получаешь удовольствие?
— Недавняя пандемия и изоляция лишили меня, как выяснилось, очень важного момента. Не так травмировало само отсутствие концертов — хотя это и заработок, и выхлоп, и вообще — я очень люблю стоять на сцене. Мне было странно ощущать себя без всей предварительной подготовительной суеты. Состояние подготовки к концерту — для меня норма. А его не было… Удовольствие для меня — петь на сцене. Самое главное «не пропустить» свой концерт. Это ужасно, когда ты поёшь, а мысли где-то витают. Эдит Пиаф в таких случаях немедленно снимала песню с репертуара. Быть здесь и сейчас — в этом смысл сценического искусства. Это запомнится зрителям и артистам. Самое большое наслаждение, когда на сцене ты понимаешь, что владеешь ситуацией. Чувствуешь момент, когда ты сам сел на этот крючок, и всех остальных зацепил. И вот — тишина… И ты делаешь, что хочешь!
— Побольше таких моментов в жизни тебе и нам, твоим слушателям! Спасибо за беседу!
Фото из личного архива Юлии Зиганшиной
Юлия Зиганшина: «У меня нет желания понравиться всем»
Айсылу Мирханова
Как выпускница журфака КГУ стала звездой сцены? Что помогает восстанавливаться в активном концертном графике, и причём здесь… балет? Можно ли петь по шпаргалке? Об этом артистка рассказала в беседе с культурным обозревателем «Казани» ?Айсылу Мирхановой и профессиональным музыкантом Гульнарой Латфуллиной.
— Юлия, всегда интересно понять, из каких случайностей складывается судьба. Как это получилось, что ты, отучившись в десятилетке при консерватории, окончив музыкальное училище, попала на факультет журналистики?
— С одной стороны, это было осознанным решением — не идти в консерваторию, так как диплом училища уже давал право работать по специальности. С другой — была в этом выборе и доля предопределённости. Дело в том, что журналисткой по своему второму образованию была моя мама. По первому она — инженер. До поступления у меня уже были пуб? ликации в её заводской газете. Я думаю, что журналист — это очень специфическая профессия, скорее, больше, чем профессия — сфера деятельности. В неё должны идти люди, уже имеющие какое-то базовое образование. Поскольку у меня был красный диплом училища, то мама сказала: идём на журфак. Я поступила и была очень рада. Университет дал интересные знакомства и многое определил в дальнейшей жизни. Хотя, когда я туда поступила, моя преподавательница музыкальной литературы удивилась и «напророчила»: «Юля, роль слушателя тебя надолго не задержит». Так и случилось.
— Мне сложно сравнивать. Не знаю, как там было до, и как складывалось после. У нас в принципе была прекрасная атмосфера, очень творческий курс. Среди его выпускников сейчас есть и дизайнеры, и певцы — не только я, и известные телеведущие, и даже реставраторы.
Во время учёбы мы делали прекрасные радиожурналы на университетском радио. Помню, там стояли такие допотопные магнитофоны с бобинами. Представлялась почему-то картина, как Ольга Берггольц читает перед такими стихи в блокадном Ленинграде, хотя бобинных магнитофонов в СССР тогда ещё не было, но это я узнала гораздо позже. Мы выпускали еженедельные программы, к нам приходили интересные гости, жизнь кипела бурная. Я тогда думала, что радиожурналистика это, пожалуй, — моё, во время практики работала на нашем республиканском радио. То есть, моя журналистика, как и нынешняя профессия, была связана со звуком.
— Кто-то из преподавателей запомнился?
— Филологи запомнились, русисты. Журналисты — тоже. Но сказать, чтобы кто-то стал «личностью навсегда»?.. Наверное, мне сложно было тогда это в полной мере оценить в силу какой-то ещё не-открытости миру. Я была достаточно «позднего» развития ребёнком — с домашним воспитанием, спец? школой-десятилеткой, занятиями виолончелью. И до определённого времени совершенно не ощущала потребности смотреть на мир шире. Такой «тепличной» девочкой я попала в университет и оставалась ею, пока не встретилась с группой «Уленшпигель». С этого момента началась история с бардовской песней, фестивалями, концертами. Я начала раскрепощаться, получать от жизни больше удовольствия и очень изменилась. «Уленшпигель» вообще сыграл в моей жизни судьбоносную роль. Благодаря ему я познакомилась с будущим мужем, поэтом Алексеем Гомазковым. Началась другая жизнь. Написание дип? лома совпало с записью нашего альбома и поездкой в Москву. Свою выпускную работу я написала всего за неделю — просто села и сказала себе, что не буду мыть голову, пока не закончу. Зато потом — защитила и уехала с ребятами на фестиваль.
— «Уленшпигель» случился в университете, а до этого ты вообще не пела?
— В школе у нас был небольшой ансамбль. Мы, несколько девочек в пилотках и гимнастёрках, исполняли военные песни. Нас собирала моя мама, мы выступали по заводам, институтам, ездили в Москву, Одессу. Пели под гитару. Всё это было искренне, до слёз. С тех пор День Победы для меня — главный праздник в году. Потом, уже в университете, у меня был ансамбль «Уникон», три девочки из университета, одна из консерватории. Уни-кон. В этом ансамбле меня однажды и заметил Дмитрий Андреевич Бикчентаев. Мы репетировали в комнате студклуба, а он в соседней вёл курсы по обучению игре на гитаре. И уже после этого мы познакомились с Виталием Харисовым, который и позвал меня в «Уленшпигель». Вместе с ним, кстати, мы потом из этого состава отпочковались, у нас был свой ансамбль — «Маятник». А с Гомазковым у нас образовался проект под названием «Зиганшин‑буги» — очень смешной коллектив. Я играла в нём на бас-гитаре, в таких мощных рокерских ботинках.
— После университета я начала преподавать в Доме пионеров Советского района. Однажды одна коллега увидела объявление о том, что начинается конкурс «Романсиада», уже второй по счёту. Был 1998 год. Директор Дома пионеров Людмила Фёдоровна Мугинова сказала: «Надо участвовать». Она знала, что я пробую на этой ниве что-то делать. Мы поехали в Астрахань, и там я стала победителем регионального тура. Финал конкурса проходил уже в Москве, в Колонном зале, я стала лауреатом второй степени.
— Именно тогда ты поняла, что романсы — твоя стезя?
— Окончательно определилось всё там. Хотя первый толчок случился намного раньше, в 1984 году, когда на экраны вышел фильм «Жестокий романс». Я и в кино ходила много раз, и пластинку мне подарили, которую я до дыр заслушала. Тогда же я впервые узнала про Валентину Пономарёву, с которой позже имела счастье и честь встречаться и общаться.
Сама «Романсиада» — это целый мир. Так было и в то время, и сейчас продолжается. Когда я в ней дебютировала, кто только не сидел в жюри! Какие имена! Брегвадзе, Пономарёва, Сличенко, Серебрянников, Соловьяненко, Баянова… Живые «легенды», которые создавали этот жанр. Попав в этот мир, выйти из него уже невозможно. Возникает ощущение сопричастности, роскоши чувств, переполняют эмоции. Судьбоносным человеком в моей жизни стала Галина Сергеевна Преображенская, продюсер этого конкурса. Мы познакомились с ней в Астрахани.
После «Романсиады» нужно было выбирать — сцена или преподавание. Это вещи, к сожалению, либо трудно совместимые, либо несовместимые совсем.
— Но когда-нибудь к педагогике не хотела бы вернуться?
— Я немного ею занимаюсь. Но мне кажется, что всё-таки в педагогике самое главное — это системность. Сейчас в основном работаю в формате мастер‑классов, провожу их на фестивалях. Это такие разовые акции. Иногда ко мне приходят ставить голос, но я больше люблю работать над исполнительским мастерством. Ему редко внимание уделяют, хотя в этом и есть смысл пения.
— В чём особенность такого мастерства?
— С романсом вообще очень сложная история. Он, конечно же, требует постановки голоса, иначе это просто самодеятельность. С другой стороны, этой постановки не должно быть слышно вообще! Нужно, чтобы возникало ощущение того, что исполнитель разговаривает, просто разговаривает! Об этом есть статья на моём сайте. В ней я пишу о том, что опера — это, в первую очередь, вокал, джаз — свобода, рок‑музыка — ритм, фолк — состояние, бардовская песня — поэзия, шоу-бизнес — экстерьер. А романс — это, прежде всего, чувство меры. Абсолютно во всём, что мы до того перечислили. Поэтому я считаю, что романс — это самый сложный жанр, он сложен из многочисленных составляющих. Человек, его исполняющий, должен за три минуты ввести слушателя в нужное состояние, а потом суметь также быстро перенастроить на другое. Он должен быть и свободным, и ритмичным, и выглядеть должен соответственно. В брюках певицам лучше романсы не петь.
Свои мастер-классы в основном я даю на бардовскую аудиторию. Но всё равно жду спроса и от романсовых исполнителей, надеюсь, что знаю, как надо петь романсы. Готова делиться.
— Нет, не получала. Думаю, что, наверное, большую роль в моём становлении как исполнительницы сыграл муж Алексей. Он поэт, я пела и пою романсы и песни на его стихи. Работа со словом началась вместе с ним. Большую помощь оказывала Валентина Дмитриевна Пономарёва. Её советы помню до сих пор и стараюсь им следовать.
— То есть это был сплав какого-то опыта, да?
— Безусловно.
— Скажи, а проект, который мы можем назвать «Юлия Зиганшина», — что это за люди вообще?
— Такого проекта нет. Это просто я.
— Поспорим — со стороны виднее: Юлия Зиганшина сегодня — состоявшийся проект. Ты его лицо, бренд.
— Будете смеяться, это — не бренд. Это, повторюсь, я сама. Не в том смысле, что «какая я молодец». Хотя, может, так оно и есть. Но всё-таки надеюсь, что люди, которые читают на афише «Юлия Зиганшина», идут в первую очередь за общением и человеческим контактом, а не за товаром. И я это чувствую. У меня нет безумной популярности, но и не хочется искусственно её раскручивать. Скажу так, Юлия Зиганшина — это, скорее, команда, но не бренд. От этого слова меня даже немного коробит.
— Ну, хорошо, пусть команда.
— Команда — прекрасная! Это люди, которых я берегу, могла бы — на руках носила. Мой директор, Ника Коварская, которая прикрывает все тылы по многим и многим вопросам. Конечно, это мой муж — не беру сейчас какие-то личные отношения, а говорю именно о нашем творческом партнёрстве. Он пишет для меня, ведёт концерты. Из музыкантов — легендарная казанская пианистка Маргарита Коварская, гитарист Саша Лаврентьев, джазовый пианист Володя Штейнман. Два потрясающих москвича — тромбонист и композитор Дмитрий Толпегов и баянист Андрей Ковалёв. Недавно сразу две программы появилось в сотворчестве с московским пианистом и композитором Виктором Фридманом, который когда-то аккомпанировал Алле Николаевне Баяновой. В Казани сотрудничаю с ребятами-народниками из «Креатив-квинтета». Невероятно горда общими творческими проектами с оркестрами Анатолия Ивановича Шутикова и Рустема Юнусовича Абязова.
Отдельно хочу сказать о моём концертмейстере. С пианистом Максимом Мулиным мы познакомились, когда ему было всего двадцать шесть. До этого мне рекомендовали другого молодого человека: хороший, говорят, пианист. Пришла с ним на встречу, говорю: «Шульженко!» и понимаю, что это имя он слышит от меня в первый раз… «Вертинский!» — та же история… Стало ясно: воспитывая его, потрачу зря время. Мы разошлись. А потом на одном мероприятии пересек? лись с Максимом. Считаю, что это судьба, просто находка. В плане романса он знал не только Шульженко и Вертинского, но такую экзотику, о которой мало кто вообще слышал! У Максима много прекрасных качеств — и творческих, и человеческих, но одно мне хочется выделить особо — он абсолютно адекватен на сцене. Об этом качестве мало думает и знает зритель, но музыканты меня поймут. Когда ты чувствуешь на сцене блестящую ответную реакцию того, с кем творишь, это дорогого стоит.
— А как насчёт Романа Ланкина?
— С ним у нас другая — дуэтная история. Очень любопытная и интересная. Рома — известный исполнитель авторской песни, песен ретро и босановы. Яркий, самобытный и ни на кого не похожий. Мы с ним долгое время стремились к сотворчеству, и это случилось, когда нашли точку соприкосновения — жанр ретро. Рома — тот человек, с которым мы внутренне очень похожи. Оба обладаем таким качеством, как приспособляемость. Выбираем не конфликт, а подстройку. В творческих вопросах это так же важно, как и в личных. Нас это очень сближает.
— Кто в твоей команде принимает решения? Кто придумывает программы, кто всё планирует, кто выбирает партнёров?
— Всё это делаю я. Конечно, советуюсь. Но принимаю решения сама.
— Сейчас вообще об этом сложно говорить. Не могу сказать, что у меня есть какие-то перспективные планы на пятнадцать лет вперёд. Есть, скорее, какие-то внутренние задумки. Например, проект «Герои моего романса», который я веду с 2017 года. Четырежды в сезон представляю в нём монографические программы, посвящённые поэту, композитору или исполнителю. Все они — личности, которые не просто внесли большой вклад в историю романса или песни, а оказали или оказывают влияние, в первую очередь, и на меня. Это большая поисковая работа, практически в каждом концерте очень много премьер. И на будущее у меня уже есть длинный список «героев», которых хочется представить. Уже есть планы на предстоящий сезон. В том числе по случаю юбилея. Лишь бы не вмешалась снова какая-либо объективность.
— За границей ты выступаешь?
— Незадолго до изоляции, в конце февраля, участвовала в «Днях Казиника» в Риге вместе с Максимом Мулиным и с артистом-чтецом, уроженцем Казани? Рустемом Галичем, который живёт теперь в Нью‑Йорке. А вообще в моём гастрольном маршруте были Германия, Франция, Испания, Италия, Израиль, Польша, Америка.
— На зарубежные концерты кто, как правило, ходит? Представители диаспоры?
— По-разному. Бывают концерты на местную публику, бывают на нашу. Расскажу про Польшу — вместе с Сашей Лаврентьевым и Максимом Мулиным мы почти всю её исколесили. Наши концерты организовывал продюсер Кшиштов Птак. Обычно, если я выступаю для «аборигенов», то стараюсь работать с переводчиком, который перед исполнением рассказывает краткое содержание песни или романса. Мне кажется это правильным. Но Кшиштов сказал: не надо. Старшее поколение поляков, по известным причинам, русский язык учили, знают. Несмотря на это, я сама проделала большую предварительную работу: взяла словарь и выписала слова и выражения, которые, как мне показалось, созвучны нашим, по смыслу схожи. Старалась вставлять их в свою речь. Польские гастроли это, пожалуй, самый удачный наш проект. Мы собирали полные залы оперных театров и филармоний крупных городов, большие серьёзные площадки.
— Скажи, как ты переносишь нагрузки, которые сама себе планируешь?
— Бывает и тяжело. Во многих вопросах, к сожалению, я — перфекционист. Особенно, что касается творчества. На концертах у меня обязательно несколько премьер, а иногда это — восемьдесят процентов репертуара. Я никогда не пою по бумажке, хотя сейчас очень многие так делают. Считаю, что лучше красиво забыть, чем жалко подглядывать. Это какая-то пошлость, мне кажется, — когда одно ты выдаёшь за другое. Думаю, может, даже и петь-то надо заканчивать, если память подводит. Сейчас у меня в репертуаре порядка тысяч произведений. Иногда в них очень сложные тексты, усталость бывает ощутимая. Это большая психологическая нагрузка.
— Как ты разгружаешься?
— Меняю деятельность. Совершенно не умею отдыхать. Могу лежать только во время сна. Мне всё время надо что-то делать, постоянно нахожу себе занятия. Недавно, например, пошла на курсы кройки и шитья — это как раз онлайн-история. Никогда этим не занималась. И вдруг, буквально два месяца назад, в руки мне попадает журнал «Бурда», который мы все помним, когда-то выписывали. Листаю его и понимаю, что ведь тоже могла бы этим заниматься. Сейчас я в полном восторге от постижения нового. Мне нравится чертить выкройки, заниматься моделированием. Так как я женщина с нестандартной фигурой, то у меня всегда были проблемы с поиском одежды, не говоря уже о концертных костюмах. Правда, с концертными костюмами всё в порядке — их шьёт прекрасная швея, мастер своего дела. А вот в плане повсе? дневной одежды, думаю, польза от? увлечения будет. Между прочим, моя прапрабабушка была известной в Казани рукодельницей — стегала ватные одеяла с таким мастерством, что швов не было видно ни с одной стороны! Когда праздновалось двухсотлетие Дома Романовых, Казань собирала подарок. Для него прабабушка вышивала золотом тюбетейку. Говорят, что Императорский двор ответил подарком на подарок. Специально для искусной золотошвейки в нём была шаль-паутинка. Она, конечно, не сохранилась, но семейная легенда осталась. А моя бабушка, о которой я с большим теплом вспоминаю, была мастерицей готовить. Знала всю татарскую кухню.
— Если уж возникла тема татарских традиций, корней — можно ли ждать, что ты начнёшь исполнять татарскую песню?
— К сожалению, я не знаю татарского языка на том уровне, чтобы исполнять песни для публики, которая им владеет. У меня, признаюсь, вообще нет никаких языковых талантов. В детстве меня отправляли в татарскую деревню специально для того, чтобы выучить язык. Но когда приехали через три месяца, чтобы забрать, то все дети там уже говорили по-русски. В школе нам язык не преподавали, учась в университете, искала курсы татарского, но напрасно. Понимаю, что жить в Татарстане, иметь татарскую фамилию и не говорить по-татарски, это, конечно, неправильно.
Что касается татарской музыки в принципе — в ноябре прошлого года с подачи Маргариты Яковлевны Коварской мы подготовили программу произведений Рустема Яхина. Но пела я по-русски. Считаю, что это был правильный ход, потому что Яхина можно и нужно петь русскоязычным певцам. Эта музыка может звучать на любой сцене. Там же, кстати, впервые со времён окончания училища я сыграла на виолончели. Исполнила яхинскую «Элегию». Но петь на татарском пока решусь едва ли.
— Но ведь ролик с исполнением песни «Туган тел» в день рождения Тукая, который ты выложила в соцсетях во время самоизоляции, имел большой резонанс…
— Это исключение. Песню «Туган тел» с нами когда-то давно выучила девушка-вожатая в пионерском лагере. Это единственное, что я знаю. Проблема в том, что я не могу выучить текст, который не до конца понимаю. Более того, сильно сомневаюсь, что скажу что-то новое в татарской музыке.
— Снова готовы поспорить… Скажешь! А что ты умеешь ещё?
— Во-первых, я очень рада, что «виолончельная» тема имеет продолжение: мы собираемся струнным квартетом с прекрасными музыкантами и сейчас, после известного вынужденного перерыва, собираемся во? зобновить репетиции. Во-вторых, стараюсь осваивать многие вещи вокруг своей профессии: делаю афиши, освоила нотный редактор. На своём сайте предлагаю целый список романсовых произведений — их набралось много, с удовольствием делюсь совершенно бесплатно. Сайт, кстати, полностью веду сама. Очень его люблю. Уже два с половиной года каждую пятницу на моём сайте выходит еженедельный литературно‑музыкальный, иллюстрированный звуковой Журнал, что-то наподобие «Кругозора». Во время самоизоляции начала новый проект «Песня с историей» на ютюбе, работаю в видеоредакторе, снимаю, монтирую. За время карантина выложила более ста роликов.
Это всё, что касается непосредственно профессии. Дальше круг моих интересов тоже довольно широк. Я занимаюсь балетом, хожу в зал со станком, где всё оборудовано по-настоящему. Безмерно восхищаюсь моим преподавателем Таисией Ялгузовной Иссиной, которая открыла для меня новый мир! Шла туда из-за проблем со спиной, но даже предположить не могла, сколько открытий, новых — личностных и сценических, невероятных ощущений подарит это увлечение. Долгое время я занималась декорированием деревянных изделий, увлекалась мыловарением. Обожаю вышивать — одну из работ с изображением фасада усадьбы Боратынских подарила музею.
— Ты, кстати, начала вести здесь экскурсии.
— Да. Помню даже минуту, день и час, когда мне пришла эта идея. Был концерт, посвящённый Матвею Блантеру. До его начала я шла через анфиладу комнат. Иду и понимаю — хочу петь в каждом из уголков этого удивительного дома, озвучить его. И вот осенило: сделаю концерт-экскурсию. Беру гитару, рассказываю о Боратынских и исполняю романсы, соответствующие эпохе. Ведь весь спектр моих романсовых изысканий совпадает с концепцией музея — это культура Золотого и Серебряного века. С музеем я дружу давно, но никогда хорошо не знала историю Боратынских. Теперь пришлось вникнуть. Это тоже одно из приятных «побочных» приобретений от этого проекта. Водила бы эти экскурсии чаще, но, к сожалению, нет большого спроса.
— Не пробовала заняться раскруткой этого проекта?
— Не хватает на это времени. К счастью или несчастью, у меня нет желания понравиться всем. Само творчество важнее славы, узнаваемости. К тому же, чем популярнее сегодня становится человек, тем больше льётся на него грязи. Особенно в соцсетях. Я живу по другому принципу: кто со мной — с теми поделюсь всем, чем могу.
— Кого в жизни ты считаешь главными учителями?
— У меня есть четыре педагога, которые в своё время совершили в моей жизни революцию. Это педагоги училища и школы. Преподаватель сольфеджио Лилия Михайловна Хуснутдинова, с её лёгкой руки я начала петь осознанно; педагог по виолончели Лурий Газизович Ибраев, чьи уроки исполнительского мастерства я помню всегда; Валерий Филиппович Соменко, преподававший в училище историю мировой культуры — это было такое окно в мир! И, конечно, Клавдия Захаровна Щербинина, у которой профессионально занималась вокалом, и благодаря которой в прямом и переносном смыслах «дышу» песнями и романсами! Думаю, должна созреть и написать об этих людях. Это тоже — «Герои моего романса».
— С легендарной Клавдией Захаровной ты занималась, когда уже начала петь?
— К ней меня отправил Саша Лаврентьев. Причём её лично он не знал. Но знал одного человека, который у неё занимался. Знал до и после, увидел результат её работы, и сказал: тебе надо к ней! Я начала ходить на занятия уже во времена «Маятника». Добрые люди мне перед этим советовали: ни в коем случае об этом не говори, не нужно ей этого знать. И вдруг однажды она меня спрашивает: «Слышала, ты там в группе какой-то поёшь?». Господи, думаю, кто ж принёс‑то? — «Ну да», — говорю. — «Так вот — распевайся перед репетициями!»
— Как ты считаешь — ради чего ты всё в жизни делаешь?
— Хороший вопрос. Цели разные. Во-первых, я фаталист. Считаю, раз у меня есть к этому способности, то я должна это делать. Во-вторых, многие вещи я делаю в память о тех, кто работал в этом жанре. К сожалению, многие сегодня забыты. Есть и песни, которые должны звучать, но не звучат. И ещё — я верю зрителю, который признаётся в том, что моё дело помогает ему жить. Для меня это важно.
— От чего больше всего получаешь удовольствие?
— Недавняя пандемия и изоляция лишили меня, как выяснилось, очень важного момента. Не так травмировало само отсутствие концертов — хотя это и заработок, и выхлоп, и вообще — я очень люблю стоять на сцене. Мне было странно ощущать себя без всей предварительной подготовительной суеты. Состояние подготовки к концерту — для меня норма. А его не было… Удовольствие для меня — петь на сцене. Самое главное «не пропустить» свой концерт. Это ужасно, когда ты поёшь, а мысли где-то витают. Эдит Пиаф в таких случаях немедленно снимала песню с репертуара. Быть здесь и сейчас — в этом смысл сценического искусства. Это запомнится зрителям и артистам. Самое большое наслаждение, когда на сцене ты понимаешь, что владеешь ситуацией. Чувствуешь момент, когда ты сам сел на этот крючок, и всех остальных зацепил. И вот — тишина… И ты делаешь, что хочешь!
— Побольше таких моментов в жизни тебе и нам, твоим слушателям! Спасибо за беседу!
Фото из личного архива Юлии Зиганшиной
