Высокий день.

Такие – культурно-насыщенные – дни бывают нечасто…
Утро началось с репетиции к концерту «Шуршание и Шум», посвящённому Шуману и Шуберту. Сегодня репетировали Шуберта. Мы все знаем, что он гений, это даже не обсуждается, а зря. Зря не потому, чтобы это как-то хочется опровергнуть – это невозможно. А для того, чтобы хоть попытаться понять: что происходит с человеком, который попадает под чары волшебника. Ведь и мелодия понятна, и гармония поддается анализу – всё перед тобой. А вот, только начинают звучать первые ноты, и под этот ритм тут же подстраивается сердце, вернее, кажется, что Шуберт знал, как хочется стучать моему сердцу. Шубертовские восьмые моментально вводят в состояние невесомости – с одной стороны, но и дают точку контакта с этим миром. Кто-то хорошо сказал: балерина танцует легко, но на твёрдом полу. Вот как-то так и чувствуешь себя, когда шубертовская музыка попадает в тебя и, как газ, заполняет весь твой внутренний мир. Скажу сразу – с Шуманом так же. Осталось, не расплескав, донести до зрителя и поделиться самым сокровенным.
Это было утром. И вот на этой высоко-культурной волне и прошёл весь день. По делам вновь попала в Музей Арбузовых. Дела, конечно, творческие: запланировали съёмку, результатом которой будет небольшой фильм о…нотном сборнике, который хранится здесь. И о его первых владельцах – супружеской чете Мюфке.

Жена великолепного архитектора была родной сестрой великого химика. Тут выяснилось, что Мюфке родился прямо сегодня. А ещё договорились, что летом хорошо бы сделать романсовый вечер на веранде, где так любили проводить время Арбузовы. 

Этот Дом – из тех волшебных мест, в которые, раз попав, добровольно не уйдёшь – старинные двери со старым ключом, впуская тебя и закрываясь, ставят надёжный заслон между тобой и суетой. Один шаг – и хочется говорить медленней и правильней, идти с прямой спиной и плавно, улыбаться и прислушиваться к неспешному тиканью старинных настенных часов. Да-да, часы тоже не спешат!

Далее по плану была почти детективная история. Наш друг из Самары – коллекционер и искусствовед Николай Кружков как-то прислал интересную статью. Речь шла о картине Н. Кузнецова «Москва. Третий километр», фотография которой была напечатана в газете и запала в душу Николая, став одной из любимых.

Но никакой информации ни о художнике, ни о самой картине узнать не удавалось. А буквально на днях мне попалась информация, что в Выставочном зале Союза художников Татарстана открывается выставка… Н. Кузнецова «Импрессионизм индустриального пейзажа».

Мы с Николаем решили, что это именно он, и я запланировала исследовательский поход на открытие выставки. Да! Это был именно он – Николай Дмитриевич Кузнецов! Правда, этой картины на выставке не оказалось: по словам куратора, «Третий километр», попутешествовав по СССР, осел в каком-то санатории. Но и сюжеты, и рука мастера, и взгляд куратора, который воскликнул: «О! Третий километр! Сам давно её ищу», подтвердили невероятное совпадение. И вот тут началась ещё одна магия… Пейзажи – и городские, и индустриальные, и волжские. Но в них совсем нет обыденности. Смотришь на картину и видишь гораздо больше, чем на ней изображено. Так одухотворить промышленный пейзаж, вложить столько лирики в железнодорожные пути, так точно напомнить о детстве!..

«Истинный талант живописца превращал привычные производственные пейзажи в мощные цветовые гармонии, где каждый мазок и каждое пятно как бы жили своей жизнью и имели свой смысл» (Д. Валеева). На своих мастер-классах я часто говорю о том, что из песни надо сделать картину. А здесь картина – и песня, и высокая поэзия!

После чашечки кофе оставался час до вечернего мероприятия, и я решила продолжить услаждать свой глаз и отправилась в Музей изобразительных искусств, в котором после ремонта ещё не была. Кстати, одним из архитекторов Дома Сандецкого – ныне Музея ИЗО был… Карл Мюфке!

Что сразу обрадовало меня – наблюдателя, это то, что теперь, после ремонта, падающий на картины свет не бликует потом на фотографиях. Подход, конечно, обывательский, но ведь так хочется «унести» всю эту красоту с собой! Шишкин, Васильев, Тропинин, Репин, Жуковский… 

Когда подходишь к картине на такое же расстояние, на каком находился художник, и видишь всё так же (ну, как так же? На таком же расстоянии), то ощущаешь плечо мастера, его самую тонкую кисть, запах травы и краски, радость и нетерпение художника, пронзительный взгляд и даже любовь. 

А ещё, подойдя ближе, можно (почти) очутиться внутри, как Петя из мультфильма, «запрыгнув» в ̶э̶к̶р̶а̶н̶ полотно.

А на втором этаже меня ожидала выставка художника… Кузнецова. Только Павла Кузнецова и он из Саратова (в этот момент опять всё перепуталось, потому что Мюфке последние годы провёл именно в Саратове). Я спросила смотрителя: не родственник ли этот Кузнецов тому, чью выставку я только что открыла (в прямом и переносном смысле)? «Нет, – ответила мне строгая женщина, – Кузнецов ведь распространённая фамилия». И всё-таки мне показалось, что два Кузнецовых на одной улице (и ИЗО и Выставочный – через дорогу друг от друга) – это чересчур.

 Павел Варфоломеевич родился на сорок пять лет раньше своего однофамильца, прожил долгую плодотворную жизнь. Его учителями были Серов и Коровин. Занимался и живописью, и графикой, был театральным художником, педагогом.

 А вот одно высказывание о художнике: «В его искусстве было то бельканто, которым итальянцы определяли хорошее пение. Кузнецов не писал, а воспевал природу, страстно её любя» (М. Бебутова). Опять музыка…
 
Музыка не отпускала ни на миг: уже вечером звучала другая музыка – Музыка Поэзии. В исполнении Ольги Иглиной мы слушали стихи Хуана Рамона Хименеса. В исполнении Маргариты Коварской звучала фортепианная музыка. В моём воображении Шопен перекликался с утренним Шубертом, а «картины» Хименеса были наполнены красками Кузнецовых…
Столько видов искусств сошлось для меня в этот день. Не хватало книги. А в Музее Аксёнова, где проходил поэтический вечер, на пианино лежат книги, которые можно просто забрать себе. И когда я увидела книгу Э. Кузнецова о Пиросмани, то поняла, что эта книга уйдёт со мной.