Еженедельный Журнал на персональном сайте Юлии Зиганшиной.

Здравствуйте, дорогие друзья!
Приветствуем вас на страницах нового номера Еженедельного Журнала персонального сайта Юлии Зиганшиной!

(Валентин Серов «Зима в Абрамцеве»)
Сегодня — День творчества и вдохновения! Именно поэтому мы вспомнили стихотворение Василия Андреевича Жуковского о вдохновении и ненадолго заглянули в Абрамцево — глазами юбиляра предстоящей недели — Валентина Серова. Как вы знаете, на протяжении четверти века подмосковное имение Мамонтова «Абрамцево» было крупным очагом русской культуры, местом, куда иногда на целое лето, иногда на более короткий срок приезжали за вдохновением художники — от уже известных до совсем молодых: Илья Репин, Вектор и Аполлинарий Васнецовы, Валентин Серов, Михаил Врубель, Василий Поленов.

Источник вдохновения — у каждого свой. Кого-то вдохновляет природа, кто-то идёт в концертные залы, кто-то духовно наполняется за чтением книг, кто-то путешествует по городам и весям.

Мы сегодня отправимся в старинную Коломну. Вы знаете о том, что на прошлой неделе у Юлии Зиганшиной был там концерт. Но мы ещё не рассказали вам, что певица в поисках вдохновения обошла три коломенских музея. Заглянем в них.

Первым на маршруте был Музей пастилы. Честно говоря, не все верят, что пастила была раньше так же популярна и успешна в Коломне, как и сейчас. Никаких явных свидетельств не осталось. Но по всему видно, что пастила и Коломна созданы друг для друга — город даже выглядит сладким. И этому во многом способствуют легенды и мифы (на то они легенды и мифы, чтобы кто-то в них верил, а кто-то нет).

Итак, Музей пастилы. Сразу от всей души поблагодарим Михаила Мещерякова — организатора концерта за то, что он организовал и этот поход в Музей — оказалось, что записаться туда можно… через месяц.

Это не обычный музей: здесь всё организовано музейно-театрально-гастрономически. Встречает гостеприимная хозяйка, а далее потчует сказками и пастилой.

Прекрасная елка и Пушкин, конечно

На ёлке самодельные игрушки и… пастила

И, конечно, в конце программы можно купить пастилу разных видов и сортов. Например, пользуется популярностью такая серия

Следующий музей встретился случайно, но очень вовремя — Музей патефона. Вот тут всё исторически точно, без мифов и легенд: в Коломне до Великой Отечественной войны работал патефонный завод.
Краткая справка: 1933 год — открытие Коломенского патефонного завода на пустующих площадях бывшей шелкокрутильной фабрики.
250 тысяч патефонов в год — проектная мощность «патефонки».
3241 человек — численность рабочих Коломенского патефонного завода в 1938 году. Основной костяк предприятия составили дети работников Коломзавода, которые обучались в открытой при нем школе ФЗУ.
1 мая 1934 года — к этой дате была завершена сборка первых десяти портативных патефонов, изготовленных вручную. В честь этого события на «патефонке» состоялся торжественный митинг.
35 655 патефонов было выпущено на Коломенском патефонном заводе в 1935 году. Для сравнения — к концу 1934 года — только 242 штуки.
1937 год — коломенские патефоны представляли СССР на Всемирной выставке в Париже.
В годы Великой Отечественной войны Коломенский патефонный завод был эвакуирован. Из эвакуации патефон уже не вернулся. Производственные цеха перепрофилировали под другие нужды.

Коллекция Музея — богатейшая. Вся история звуковоспроизведения XX века здесь зафиксирована в экспонатах. И звуковое сопровождение чудесное: пока ходишь по музею, слышишь патефонные звуки.

И третий музей — Усадьба Лажечниковых.
«Усадьба купцов Лажечниковых» — исторический памятник середины ХVIII — ХIХ веков. С ней связано имя Ивана Ивановича Лажечникова — писателя, получившего широкую известность как автор русского исторического романа «Ледяной дом». Здесь он провел свои детские и юношеские годы.

Этот музей отчасти ещё и краеведческий — первая часть экспозиции рассказывает о жизни в Коломне в прошлые века. А бОльшая часть повествует о семье Ложечниковых — именно так. Только сам писатель уже стал Лажечниковым.

В Коломне Иван Иванович провёл первых 16 лет. Его детство было счастливым. Далее судьба распорядилась так, что более в Коломне он не жил. Служба в московском архиве Коллегии иностранных дел, война 1812-ого года и разорение отца, не дали возможности Лажечникову вернуться в Коломну. Он работал директором училищ и инспектором в Пензе, Казани, Твери. Много лет занимал высокие должности вице-губернатора Твери, а затем Витебска. Но, несмотря на многие годы, проведенные вдали от Коломны, Лажечников хранил в своей памяти образы дорогих сердцу мест. И в исторических романах, и в автобиографических очерках писатель прямо или косвенно упоминает Коломну.

Благодарим Михаила Прохорова за прекрасную, одухотворенную экскурсию!

Из воспоминаний И. И. Лажечникова «Моё знакомство с Пушкиным»: «Со многими из писателей того времени, более или менее известных, знаком я был до приезда моего в Петербург, с иными сблизился в интересные эпохи десятых годов».

Интересны воспоминания о Денисе Давыдове:
«Никогда не забуду уморительных, исполненных сарказма и острот, рассказов и пародий поэта-партизана Д.В. Давыдова. Хлестнет иногда в кого арканом своей насмешки, и тот летит кувырком с коня своего. Этому также не надо было для бритья употреблять бритву, как говорили про другого известного остряка, — стоило ему только поводить языком своим. Часто слышал я его в городке Нимтше, в Силезии, в садике одного из тамошних бюргеров, где собирался у дяди Дениса Васильевича и корпусного нашего командира, H.H.Раевского, близкий к нему кружок. С азиатским обликом, с маленькими глазами, бросающими искры, с черною, как смоль, бородой, из-под которой виден победоносец Георгий, с брюшком, легко затянутым ремнем, — будто и теперь его в очи вижу и внимаю его остроумной беседе. Хохочут генералы и прапорщики. Раевский, в глубоком раздумье, может быть, занесенный своими мыслями на какое-нибудь поле сражения, чертит хлыстиком какие-то фигуры по песку; но и тот, прислушиваясь к рассказу, воспрянул: он смеется, увлеченный общим смехом, и, как добрый отец, радостным взором обводит военную семью свою».

Чтобы узнать любопытные подробности знакомства Лажечникова и Пушкина, мы предлагаем вам заглянуть в Приложение↓, где разместим фрагмент воспоминаний Ивана Ивановича. И вы узнаете: Лажечников всю жизнь гордился тем, что спас Пушкина от дуэли в 1819 году…

Вместо всяких заключительных (про Музей писателя) слов перечитайте чудесный рассказ Чехова «Неудача». И станет очевидным тот факт, что писатель Лажечников был столь популярным, что его портрет висел в каждом доме!

Антон Чехов «НЕУДАЧА»
Илья Сергеич Пеплов и жена его Клеопатра Петровна стояли у двери и жадно подслушивали. За дверью, в маленькой зале, происходило, по-видимому, объяснение в любви; объяснялись их дочь Наташенька и учитель уездного училища Щупкин.— Клюет! — шептал Пеплов, дрожа от нетерпения и потирая руки. — Смотри же, Петровна, как только заговорят о чувствах, тотчас же снимай со стены образ и идем благословлять… Накроем… Благословение образом свято и ненарушимо… Не отвертится тогда, пусть хоть в суд подает. А за дверью происходил такой разговор: — Оставьте ваш характер! — говорил Щупкин, зажигая спичку о свои клетчатые брюки. — Вовсе я не писал вам писем!— Ну да! Будто я не знаю вашего почерка! — хохотала девица, манерно взвизгивая и то и дело поглядывая на себя в зеркало. — Я сразу узнала! И какие вы странные! Учитель чистописания, а почерк как у курицы! Как же вы учите писать, если сами плохо пишете?— Гм!.. Это ничего не значит-с. В чистописании главное не почерк, главное, чтоб ученики не забывались. Кого линейкой по голове ударишь, кого на колени… Да что почерк! Пустое дело! Некрасов писатель был, а совестно глядеть, как он писал. В собрании сочинений показан его почерк.— То Некрасов, а то вы… (вздох). Я за писателя с удовольствием бы пошла. Он постоянно бы мне стихи на память писал!— Стихи и я могу написать вам, ежели желаете.— О чем же вы писать можете?— О любви… о чувствах… о ваших глазах… Прочтете — очумеете… Слеза прошибет! А ежели я напишу вам поэтические стихи, то дадите тогда ручку поцеловать?— Велика важность!.. Да хоть сейчас целуйте! Щупкин вскочил и, выпучив глаза, припал к пухлой, пахнущей яичным мылом, ручке.— Снимай образ! — заторопился Пеплов, толкнув локтем свою жену, бледнея от волнения и застегиваясь. — Идем! Ну! И, не медля ни секунды, Пеплов распахнул дверь.— Дети… — забормотал он, воздевая руки и слезливо мигая глазами. — Господь вас благословит, дети мои… Живите… плодитесь… размножайтесь…— И… и я благословляю… — проговорила мамаша, плача от счастья. — Будьте счастливы, дорогие! О, вы отнимаете у меня единственное сокровище! — обратилась она к Щупкину. — Любите же мою дочь, жалейте ее… Щупкин разинул рот от изумления и испуга. Приступ родителей был так внезапен и смел, что он не мог выговорить ни одного слова."Попался! Окрутили! — подумал он, млея от ужаса. — Крышка теперь тебе, брат! Не выскочишь!"И он покорно подставил свою голову, как бы желая сказать: «Берите, я побежден!» — Бла… благословляю… — продолжал папаша и тоже заплакал. — Наташенька, дочь моя… становись рядом… Петровна, давай образ… Но тут родитель вдруг перестал плакать, и лицо у него перекосило от гнева.— Тумба! — сердито сказал он жене. — Голова твоя глупая! Да нешто это образ?— Ах, батюшки-светы! Что случилось? Учитель чистописания несмело поднял глаза и увидел, что он спасен: мамаша впопыхах сняла со стены вместо образа портрет писателя Лажечникова. Старик Пеплов и его супруга Клеопатра Петровна, с портретом в руках, стояли сконфуженные, не зная, что им делать и что говорить. Учитель чистописания воспользовался смятением и бежал.

Прощаясь с Коломной, мы предлагаем вам посмотреть концерт Юлии Зиганшиной: походив по музеям, вы теперь знаете источники её вдохновения в этот день — «Тишайший снегопад».

На прошедшей неделе состоялась лекция-концерт цикла «Страницы биографии». Встреча была посвящена предстоящему юбилею Исаака Дунаевского

А накануне Юлия Зиганшина поздравила ветеранов труда со старым Новым годом

Посмотрите этот концерт!

Заглянем в Календарь знаменательных дат в области романса и песни чтобы узнать: какие ещё праздники и дни рождения мы будем отмечать на следующей неделе.

Сегодня — день рождения Константина Сергеевича Станиславского. В одной из поездок нам встретилась вот такая книга для детей. Книга написана с большой душой и добротой

19 января исполнится 125 лет со дня рождения Михаила Исаковского

Вспомним зимние стихи поэта:

20 января 1934 года родился Владимир Дашкевич

Пожелаем любимому композитору здоровья и вдохновения и послушаем две песни: «Как ласточка в бездне лазурной…» и «Последняя любовь».

Еще много праздников нам сегодня хотелось бы с вами отметить, например, День селфи в библиотеке (и пройтись по библиотекам); День снега (и попеть снежных песен); рассказать о том, что предстоящая неделя необычна вот чем: на ней родились Андре Ампер, Джон Браунинг, Кристиан Диор, то есть, те люди, чьи фамилии давно стали самостоятельными словами; вспомнить про всемирный День пирога и отметить его кулинарными впечатлениями от Коломны, что бы не быть как… Пушкин

Но всё это как-нибудь потом, потому что сегодня и так мы задержали вас надолго. Но вот что точно отметим — День объятий!
Обнимаем каждого и желаем вам быть вдохновлёнными, как Пушкин!

Будьте здоровы и счастливы, друзья! До встречи через неделю!

P. P. S. На всякий случай напоминаем вам, что все слова и предложения, которые подчёркнуты и синим цветом — это активные ссылки. Нажав на них, вы как раз и попадёте на нужную страницу или указанную песню!
P.P.P.S. Если вдруг в пятницу к вам не пришёл номер Журнала (а специальных предупреждений не было), то сначала проверьте спам, во-вторых, проверьте — не полон ли ваш почтовый ящик, а потом сообщите, пожалуйста, об этом в «Обратной связи», чтобы мы могли исправить такое недоразумение! И помните, что каждый новый номер Журнала сразу попадает в Архив, где вы всегда можете его прочитать.

Приложение.

Иван Лажечников «Моё знакомство с Пушкиным» (фрагмент):

В одно прекрасное (помнится, зимнее) утро — было ровно три четверти восьмого, — только что успев окончить свой военный туалет, я вошел в соседнюю комнату, где обитал мой майор, чтоб приказать подавать чай. [Денисевича] не было в это время дома; он уходил смотреть, все ли исправно на графской конюшне. Только что я ступил в комнату, из передней вошли в нее три незнакомые лица. Один был очень молодой человек, худенький, небольшого роста, курчавый, с арабским профилем, во фраке. За ним выступали два молодца-красавца, кавалерийские гвардейские офицеры, погромыхивая своими шпорами и саблями. Один был адъютант; помнится, я видел его прежде в обществе любителей просвещения и благотворения; другой — фронтовой офицер. Статский подошел ко мне и сказал мне тихим, вкрадчивым голосом: «Позвольте вас спросить, здесь живет Денисевич?» — «Здесь, — отвечал я, — но он вышел куда-то, и я велю сейчас позвать его». Я только хотел это исполнить, как вошел сам Денисевич. При взгляде на воинственных ассистентов статского посетителя он, видимо, смутился, но вскоре оправился и принял также марциальную осанку. «Что вам угодно?» — сказал он статскому довольно сухо. «Вы это должны хорошо знать, — отвечал статский, — вы назначили мне быть у вас в восемь часов (тут он вынул часы); до восьми остается еще четверть часа. Мы имеем время выбрать оружие и назначить место…» Все это было сказано тихим, спокойным голосом, как будто дело шло о назначении приятельской пирушки. [Денисевич] мой покраснел как рак и, запутываясь в словах, отвечал: «Я не затем звал вас к себе… я хотел вам сказать, что молодому человеку, как вы, нехорошо кричать в театре, мешать своим соседям слушать пиесу, что это неприлично…» — «Вы эти наставления читали мне вчера при многих слушателях, — сказал более энергическим голосом статский, — я уж не школьник, и пришел переговорить с вами иначе. Для этого не нужно много слов: вот мои два секунданта; этот господин военный (тут указал он на меня), он не откажется, конечно, быть вашим свидетелем. Если вам угодно…» [Денисевич] не дал ему договорить. «Я не могу с вами драться, — сказал он, — вы молодой человек, неизвестный, а я штаб-офицер…» При этом оба офицера засмеялись; я побледнел и затрясся от негодования, видя глупое и униженное положение, в которое поставил себя мой товарищ, хотя вся эта сцена была для меня загадкой. Статский продолжал твердым голосом: «Я русский дворянин, Пушкин: это засвидетельствуют мои спутники, и потому вам не стыдно иметь будет со мной дело».
При имени Пушкина блеснула в голове моей мысль, что передо мною стоит молодой поэт, таланту которого уж сам Жуковский поклонялся, корифей всей образованной молодежи Петербурга, и я спешил спросить его: «Не Александра ли Сергеевича имею честь видеть перед собою?»
— Меня так зовут, — сказал он, улыбаясь.
«Пушкину, — подумал я, — Пушкину, автору „Руслана и Людмилы“, автору стольких прекрасных мелких стихотворений, которые мы так восторженно затвердили, будущей надежде России, погибнуть от руки какого-нибудь [Денисевича]; или убить какого-нибудь [Денисевича] и жестоко пострадать… нет, этому не быть! Во что б ни стало, устрою мировую, хотя б и пришлось немного покривить душой».
— В таком случае, — сказал я по-французски, чтобы не понял нашего разговора [Денисевич], который не знал этого языка, — позвольте мне принять живое участие в вашем деле с этим господином и потому прошу вас объяснить мне причину вашей ссоры.
Тут один из ассистентов рассказал мне, что Пушкин накануне был в театре, где, на беду, судьба посадила его рядом с [Денисевичем]. Играли пустую пиесу, играли, может быть, и дурно. Пушкин зевал, шикал, говорил громко: «Несносно!» Соседу его пиеса, по-видимому, очень нравилась. Сначала он молчал, потом, выведенный из терпения, сказал Пушкину, что он мешает ему слушать пиесу. Пушкин искоса взглянул на него и принялся шуметь по-прежнему. Тут [Денисевич] объявил своему неугомонному соседу, что попросит полицию вывести его из театра.
— Посмотрим, — отвечал хладнокровно Пушкин и продолжал повесничать.
Спектакль кончился, зрители начали расходиться. Тем и должна была бы кончиться ссора наших противников. Но мой витязь не терял из виду своего незначительного соседа и остановил его в коридоре.
— Молодой человек, — сказал он, обращаясь к Пушкину, и вместе с этим поднял свой указательный палец, — вы мешали мне слушать пиесу… это неприлично, это невежливо.
— Да, я не старик, — отвечал Пушкин, — но, господин штаб-офицер, еще невежливее здесь и с таким жестом говорить мне это. Где вы живете?
Денисевич сказал свой адрес и назначил приехать к нему в восемь часов утра. Не был ли это настоящий вызов?..
— Буду, — отвечал Пушкин. Офицеры разных полков, услышав эти переговоры, обступили было противников; сделался шум в коридоре, но, по слову Пушкина, все затихло, и спорившие разошлись без дальнейших приключений.
Вы видите, что ассистент Пушкина не скрыл и его вины, объяснив мне вину его противника. Вот этот-то узел предстояло мне развязать, сберегая между тем голову и честь Пушкина.
— Позвольте переговорить с этим господином в другой комнате, — сказал я военным посетителям. Они кивнули мне в знак согласия. Когда я остался вдвоем с Денисевичем, я спросил его, так ли было дело в театре, как рассказал мне один из офицеров. Он отвечал, что дело было так. Тогда я начал доказывать ему всю необдуманность его поступков; представил ему, что он сам был кругом виноват, затеяв вновь ссору с молодым, неизвестным ему человеком, при выходе из театра, когда эта ссора кончилась ничем; говорил ему, как дерзка была его угроза пальцем и глупы его наставления, и что, сделав формальный вызов, чего он, конечно, не понял, надо было или драться, или извиниться. Я прибавил, что Пушкин сын знатного человека (что он известный поэт, этому господину было бы нипочем). Все убеждения мои сопровождал я описанием ужасных последствий этой истории, если она разом не будет порешена. «В противном случае, — сказал я, — иду сейчас к генералу нашему, тогда… ты знаешь его: он шутить не любит». Признаюсь, я потратил ораторского пороху довольно, и недаром. Денисевич убедился, что он виноват, и согласился просить извинения. Тут, не дав опомниться майору, я ввел его в комнату, где дожидались нас Пушкин и его ассистенты, и сказал ему: «Господин [Денисевич] считает себя виноватым перед вами, Александр Сергеевич, и в опрометчивом движении, и в необдуманных словах при выходе из театра; он не имел намерения ими оскорбить вас».
— Надеюсь, это подтвердит сам господин [Денисевич], — сказал Пушкин. Денисевич извинился… и протянул было Пушкину руку, но тот не подал ему своей, сказав только: «Извиняю», — и удалился с своими спутниками, которые очень любезно простились со мною.
Скажу откровенно, подвиг мой испортил мне много крови в этот день — по каким причинам, вы угадаете сами. Но теперь, когда прошло тому тридцать шесть лет, я доволен, я счастлив, что на долю мою пришлось совершить его. Если б я не был такой жаркий поклонник поэта, уже и тогда предрекавшего свое будущее величие; если б на месте моем был другой, не столь мягкосердый служитель муз, а черствый, браннолюбивый воин, который, вместо того чтобы потушить пламя раздора, старался бы еще более раздуть его; если б я повел дело иначе, перешел только через двор к одному лицу, может быть, Пушкина не стало б еще в конце 1819 года и мы не имели бы тех великих произведений, которыми он подарил нас впоследствии. Да, я доволен своим делом, хорошо или дурно оно было исполнено.