Еженедельный Журнал на персональном сайте Юлии Зиганшиной.
31 мая 2024
Приветствуем вас на страницах нового номера Еженедельного Журнала персонального сайта Юлии Зиганшиной!
Мой друг, забыты мной следы минувших лет
И младости моей мятежное теченье.
Не спрашивай меня о том, чего уж нет,
Что было мне дано в печаль и в наслажденье,
Что я любил, что изменило мне.
Пускай я радости вкушаю не вполне;
Но ты, невинная! ты рождена для счастья.
Беспечно верь ему, летучий миг лови:
Душа твоя жива для дружбы, для любви,
Для поцелуев сладострастья;
Душа твоя чиста; унынье чуждо ей;
Светла, как ясный день, младенческая совесть.
К чему тебе внимать безумства и страстей
Незанимательную повесть?
Она твой тихий ум невольно возмутит;
Ты слезы будешь лить, ты сердцем содрогнешься;
Доверчивой души беспечность улетит,
И ты моей любви… быть может, ужаснешься.
Быть может, навсегда… Нет, милая моя,
Лишиться я боюсь последних наслаждений.
Не требуй от меня опасных откровений:
Сегодня я люблю, сегодня счастлив я.
(Александр Пушкин)
Вся наша жизнь проходит на фоне Пушкина, и тем не менее, юбилей вызывает особое волнение — хочется сделать что-то особенно хорошее в адрес поэта. Подводя итоги прошедшего года можно сказать, что к празднику мы готовы: в казанском Пушкинском центре состоялись концерты цикла «Листая Пушкинский календарь», так же зрители услышали четыре лекции-концерта из цикла «Пушкин в Центре». Заключительная встреча «Пушкин и музыка» состоялась 28 мая.
Фотографии Ники Коварской.
И, конечно, каждый из нас хоть раз в жизни произносил: «А кто за тебя это будет делать? Пушкин?» Видимо, всегда и во всём на него последняя надежда!
Сама собой собирается коллекция, связанная с поэтом. Недавняя поездка по Волге принесла неожиданные подарки. Например, в городе Мышкин, в антикварной лавке оказалась любопытная коллекция старых журналов — как советского периода, так и дореволюционного. Нам с большим трудом удалось выбрать несколько номеров для приобретения. Конечно, первым был отобран номер Журнала «НИВА» за февраль 1917 года, где на первой странице был Пушкин
Основная задача проекта: показать многообразие восприятия Пушкина — человека, творца, автора, героя литературных, театральных, живописных произведений. И надо сказать, что создателям выставки это удалось. Масштаб экспозиции, количество бесценных предметов, спектр идей и их воплощение — впечатляют безмерно. В какой-то момент даже появилась лёгкая паника от невозможности охватить, понять и воспринять всё, что здесь представлено. Этот проект из тех, на которые надо ходить несколько раз, чтобы постараться изучить каждый экспонат. А пропускать не хочется ничего, ведь всё это — подлинники, свидетели жизни Пушкина и его окружения. Если вы ещё не посетили, то поторопитесь — выставка работает до конца июня.
Очень приятно видеть на выставке родные лица из окружения Александра Сергеевича: Боратынский, Вяземский, Дельвиг, Жуковский, Кюхельбекер, Языков и многие, многие другие. Родные они потому, что так много прочитано, изучено, спето в их адрес! И встреча с ними воспринимается, как встреча с друзьями — простите нам некоторую фамильярность. И мы ещё не раз вернёмся к этой выставке в течение года, когда будем отмечать дни рождения этих выдающихся людей. А сейчас несколько картинок с выставки:
Мы упоминали фильм «Зеркало». С Пушкиным там связан такой эпизод: в доме мальчика Алеши есть одна таинственная комната, которую называют «пустой». Но однажды там появились две женщины. Одна из них, в зеленом платье, предложила мальчику чай и попросила его взять с полки книжку и прочитать страницу, которая заложена лентой. Это письмо Пушкина к Чаадаеву, в котором поэт высказывает мысль о том, что ни за что на свете он «не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, как нам ее Бог дал».
Фильм «Зеркало» — автобиографичный. Его режиссёр Андрей Тарковский говорил так:
«Главное, что я считаю важным для моего сегодняшнего занятия кино — это облик, который врезался в мою память — вода, деревья, леса, поля, дождь, листья, заборы под солнцем, огороды, раскаленные зноем крыши среди деревьев, и все это словно минутные деления на часах моего детства. Детства, которое не более и не менее, — материал духовной жизни, залог ее разрывания и соединения с другими людьми, организующими мою судьбу…»
«Облик, который врезался в мою память», впечатления детства Андрея Тарковского связаны с городом на Волге — Юрьевец.
Здесь в 1996 году был открыт Музейный Центр Андрея Тарковского.
«Юрьевец занимает в его духовной биографии уникальное место и находит символическое выражение, практически, в каждом фильме великого режиссёра. Уникальный холмистый ландшафт с плавно текущей рекой, удивительно родственный запечатленному на гравюрах Питера Брейгеля Старшего, старинные церкви со сказочными изразцами, всеобщее сиротство тяжелых военных лет и мама, без которой выжить в войну было бы невозможно…»
1943) семья размещалась в одной комнате.
Жилая комната воссоздана по воспоминаниям Марины Тарковской, сестры Андрея Тарковского. Здесь есть несколько бесценных предметов, переданных Мариной Арсеньевной Тарковской в дар музею — пепельница Марии Ивановны,
Мама Андрея Тарковского
Кадр из фильма «Зеркало»
Удивительно, что от посещения Музея остаются ощущения схожие с впечатлением от кинофильма. Как будто ещё один фильм Тарковского посмотрел.
С удовольствием показываем вам фотографии Сергея Мотылёва и Марины Носовой с мастер-класса Юлии Зиганшиной.
И ещё — новое видео от Ирины Гонопольской:
Концерт Юлии Зиганшиной и Романа Ланкина на фестивале «Песни Булата».
Концерт Юлии Зиганшиной и Максима Мулина на Ночи музеев в Боратынке — «Ночь светла».
Вчера в Троицке состоялся концерт Юлии Зиганшиной и Романа Ланкина. Программа называлась «Надежды маленький оркестрик» и была посвящена 100-летию со дня рождения Булата Окуджавы.
Концерт закончился поздно вечером, а уже сегодня рано утром мы получили новый потрясающий подарок от Марины Носовой и Сергея Мотылёва — фотографии с концерта! В Фотоальбоме вы найдёте очень много фотографий, потому что выбрать нет никакой возможности — все они прекрасны. А здесь покажем вам только несколько, чтобы вы скорее перешли в наш Фотоальбом!
Москва
1 июня исполнится 220 лет со дня рождения Михаила Глинки!
1 июня исполняется 180 лет со дня рождения Василия Поленова
ИСКУССТВО
Срезал себе я тростник у прибрежья шумного моря.
Нем, он забытый лежал в моей хижине бедной.
Раз увидал его старец прохожий, к ночлегу
В хижину к нам завернувший (Он был непонятен,
Чуден на нашей глухой стороне.) Он обрезал
Ствол и отверстий наделал, к устам приложил их,
И оживленный тростник вдруг исполнился звуком
Чудным, каким оживлялся порою у моря,
Если внезапно зефир, зарябив его воды,
Трости коснется и звуком наполнит поморье.
1 июня 1920 года родился Давид Самойлов
1 июня 1930 года родился Евгений Птичкин
Сегодня — день рождения Константина Паустовского
3 июня — Всемирный день велосипеда. Отметить этот праздник мы хотели в Музее велосипеда в городе Углич,
4 июня 1922 года вышел первый номер журнала «Крокодил». И вновь удача в городе Мышкин: в том самом антикварном находится целое «болото» старых «Крокодилов». Например, такой
Завтра — День «Скажи что-нибудь приятное». Как говорил Булат Окуджава: «Давайте говорить друг другу комплименты».
Давайте! А то кто будет за нас комплименты говорить? Пушкин что ли?
P. S. Если вам интересно полистать наши предыдущие номера (а рассылка осуществляется с 16 февраля 2018 года — каждую неделю без перерыва!), то это всегда можно сделать в Архиве рассылки — на главной странице, внизу.
P. P. S. На всякий случай напоминаем вам, что все слова и предложения, которые подчёркнуты и синим цветом — это активные ссылки. Нажав на них, вы как раз и попадёте на нужную страницу или указанную песню!
P.P.P.S. Если вдруг в пятницу к вам не пришёл номер Журнала (а специальных предупреждений не было), то сначала проверьте спам, во-вторых, проверьте — не полон ли ваш почтовый ящик, а потом сообщите, пожалуйста, об этом в «Обратной связи», чтобы мы могли исправить такое недоразумение! И помните, что каждый новый номер Журнала сразу попадает в Архив, где вы всегда можете его прочитать.
Приложение.
Константин Паустовский «Случай в магазине Альшванга».Зимой 1921 года я жил в Одессе, в бывшем магазине готового платья «Альшванг и компания». Я занял явочным порядком примерочную на втором этаже.
В моем распоряжении были три большие комнаты с зеркалами из бемского стекла. Зеркала так крепко были вмурованы в стены, что все попытки — и мои и поэта Эдуарда Багрицкого — выломать эти зеркала, чтобы обменять их на продукты на Новом базаре, ни к чему не привели. Ни одно зеркало даже не треснуло.
В примерочной не было никакой мебели, кроме трех пустых ящиков с гнилой стружкой. Хорошо еще, что стеклянная дверь легко снималась с петель. Каждый вечер я снимал ее, клал на два ящика и устраивал на этой двери свою постель.
Стеклянная дверь была очень скользкая, и потому по нескольку раз за ночь старый тюфяк сползал вместе со мной и сваливался на пол.
Как только тюфяк начинал двигаться, я тотчас просыпался и лежал не дыша, боясь пошевелить даже пальцем, глупо надеясь, что, может быть, тюфяк остановится. Но он сползал медленно и неумолимо, и моя хитрость не помогала.
Это было совсем не смешно. Зима стояла свирепая. Море замерзло от порта до Малого Фонтана. Жестокий норд-ост полировал гранитные мостовые. Снег ни разу не выпал, и от этого холод казался гораздо холоднее, чем если бы на улицах лежал снег.
В примерочной стояла маленькая жестяная печка-«буржуйка». Топить ее было нечем. Да и невозможно было согреть этой жалкой печуркой три огромные комнаты. Поэтому на «буржуйке» я только кипятил морковный чай. Для этого хватало нескольких старых газет.
На третьем ящике был устроен стол. На нем по вечерам я зажигал коптилку.
Я ложился, наваливал на себя все теплое, что у меня было, и читал при свете коптилки стихи Хозе Мария Эредиа в переводе Георгия Шенгели. Стихи эти были изданы в Одессе в этот голодный год, и я могу засвидетельствовать, что они не ослабили нашего мужества. Мы чувствовали себя стойкими, как римляне, и вспоминали стихи того же Шенгели: «Друзья, мы римляне. Мы истекаем кровью… «
Кровью мы, конечно, не истекали, но все же и нам, молодым и веселым людям, бывало иногда чересчур холодно и голодно. Но никто не роптал.
Внизу, в первом этаже магазина, развертывала суетливую и несколько подозрительную деятельность художественная артель. Во главе этого предприятия стоял старый ворчливый живописец, известный в Одессе под кличкой «Король вывесок».
Артель принимала заказы на вывески, шитье женских шапочек, изготовление «деревяшек» (женских туфель, производство которых отличалось античной простотой: к деревянной подошве приколачивалось несколько тесемок — и все!) и на рисование реклам для кино (их писали клеевыми красками на кривой фанере).
Но однажды мастерской повезло, и она получила заказ на так называемое «носовое украшение» для единственного в то время черноморского парохода «Пестель». Он собирался идти первым рейсом в Батум.
Сооружение это сделали из листового железа, а затем расписали по черному фону золотым растительным орнаментом.
Эта работа увлекла всех, и даже милиционер Жора Козловский отлучался иной раз с соседнего поста, чтобы посмотреть на нее.
Я работал тогда секретарем в газете «Моряк». В ней вообще работало много молодых писателей, в том числе Катаев, Багрицкий, Бабель, Олеша и Ильф. Из старых, опытных писателей часто заходил к нам в редакцию только Андрей Соболь- милый, всегда чем-нибудь взволнованный, неусидчивый человек.
Однажды Соболь принес в «Моряк» свой рассказ, раздерганный, спутанный, хотя и интересный по теме и, безусловно, талантливый.
Все прочли этот рассказ и смутились: печатать его в таком небрежном виде было нельзя. Предложить Соболю исправить его никто не решался. В этом отношении Соболь был неумолим — и не столько из-за авторского самолюбия (его-то как раз у Соболя почти не было), сколько из-за нервозности: он не мог возвращаться к написанным своим вещам и терял к ним интерес.
Мы сидели и думали: что делать? Сидел с нами и наш корректор, старик Благов, бывший директор самой распространенной в России газеты «Русское слово», правая рука знаменитого издателя Сытина.
Это был неразговорчивый человек, напуганный своим прошлым. Всей своей солидной фигурой он совершенно не вязался с оборванной и шумной молодежью нашей редакции.
Я забрал рукопись Соболя с собой в магазин Альшванга, чтобы прочесть ее еще раз.
Поздним вечером (было не больше десяти часов, но город, погруженный в темноту, пустел уже в сумерки, и только ветер злорадно выл на перекрестках) милиционер Жора Козловский постучал в дверь магазина.
Я туго свернул жгут из газеты, зажег его и пошел с ним, как с факелом, открывать тяжелую магазинную дверь, заткнутую ржавым куском газовой трубы. Коптилку брать с собой было нельзя — она гасла не только от самого слабого колебания воздуха, но даже от пристального взгляда.
Стоило, задумавшись, уставиться на нее, как она тотчас начинала жалобно потрескивать, моргать и тихо гасла. Поэтому я даже избегал смотреть на нее.
— К вам гражданин просится, — сказал Жора. — Удостоверьте его личность, тогда я его впущу. Тут мастерские. Одних красок, говорят, на триста миллионов рублей.
Конечно, если принять во внимание, что я, например, получал в «Моряке» миллион рублей в месяц (по базарным ценам их хватало на сорок коробков спичек), то эта сумма была не такой уж баснословной, как думал Жора.
За дверью стоял Благов. Я удостоверил его личность. Жора впустил его в магазин и сказал, что часа через два он придет к нам погреться и попить кипятку.
— Вот что, — сказал Благов. — Я все думаю об этом рассказе Соболя. Талантливая вещь. Нельзя, чтобы она пропала. У меня, знаете, как у старого газетного коня, привычка не выпускать из рук хорошие рассказы.
— Что же поделаешь!-ответил я.
— Дайте мне рукопись. Клянусь честью, я не изменю в ней ни слова. Я останусь здесь, потому что возвращаться домой, на Ланжерон, невозможно — наверняка разденут. И при вас я пройдусь по рукописи.
— Что значит «пройдусь»? — спросил я. — «Пройтись» — это значит выправить.
— Я же вам сказал, что не выброшу и не впишу ни одного слова.
— А что же вы сделаете?
— А вот увидите.
В словах Благова я почувствовал нечто загадочное. Какая-то тайна вошла в эту зимнюю штормовую ночь в магазин Альшванга вместе с этим спокойным человеком. Надо было узнать эту тайну, и поэтому я согласился.
Благов вынул из кармана огарок необыкновенно толстой церковной свечи. Золотые полоски вились по ней спиралью. Он зажег этот огарок, поставил его на ящик, сел на мой потрепанный чемодан и склонился над рукописью с плоским плотницким карандашом в руке.
Среди ночи пришел Жора Козловский. Я как раз вскипятил воду и заваривал чай, но на этот раз не из сушеной моркови, а из мелко нарезанных и поджаренных кусочков свеклы.
— Поимейте в виду, — сказал Жора, — что издали вы похожи на вылитых фальшивомонетчиков. Чего это вы тут делаете?
— Исправляем рассказ, — ответил я. -Для очередного номера.
— Поимейте в виду, — снова сказал Жора, — что не каждый работник милиции поймет, чем вы занимаетесь. Благодарите бога, которого, конечно, нет, что тут я стою на посту, а не какой-нибудь другой тютя. Для меня культура выше всего. А что касается фальшивомонетчиков, то это такие артисты, что из одного и того же куска навоза сделают доллары и удостоверение на право жительства. В музее Лувр в Париже лежит, говорят, на черной бархатной подушке мраморная рука неописуемой красоты. Так то не рука Сары Бернар, Шопена или Веры Холодной. То слепок с руки самого знаменитого фальшивомонетчика в Европе. Забыл, как его звали. В свое время ему отрубили голову, а руку выставили, как будто он был скрипач-виртуоз. Поучительная история?
— Не очень, — ответил я. — У вас есть сахарин?
— Есть, — ответил Жора. — В таблетках. Могу поделиться.
Благов кончил работу над рукописью только к утру. Мне он рукописи не показал, пока мы не пришли в редакцию и машинистка не переписала ее начисто.
Я прочел рассказ и онемел. Это была прозрачная, литая проза. Все стало выпуклым, ясным. От прежней скомканности и словесного разброда не осталось и тени. При этом действительно не было выброшено или прибавлено ни одного слова.
Я посмотрел на Благова. Он курил толстую папиросу из черного, как чай, кубанского табака и усмехался.
— Это чудо! — сказал я. — Как вы это сделали?
— Да просто расставил правильно все знаки препинания. У Соболя с ними форменный кавардак. Особенно тщательно я расставил точки. И абзацы. Это великая вещь, милый мой. Еще Пушкин говорил о знаках препинания. Они существуют, чтобы выделить мысль, привести слова в правильное соотношение и дать фразе легкость и правильное авучание. Знаки препинания — это как нотные знаки. Они твердо держат текст и не дают ему рассыпаться.
Рассказ был напечатан. А на следующий день в редакцию ворвался Соболь. Он был, как всегда, без кепки, волосы его были растрепаны, а глаза горели непонятным огнем.
— Кто трогал мой рассказ? — закричал он неслыханным голосом и с размаху ударил палкой по столу, где лежали комплекты газет. Пыль, как извержение, взлетела над столом.
— Никто не трогал, — ответил я. — Можете проверить текст.
— Ложь! — крикнул Соболь. — Брехня! Я все равно узнаю, кто трогал!
Запахло скандалом. Робкие сотрудники начали быстро исчезать из комнаты. Но, как всегда, на шум примчались, стуча «деревяшками», обе наши машинистки — Люсьена и Люся.
Тогда Благов сказал спокойным и даже унылым голосом:
— Если вы считаете, что правильно расставить в вашем рассказе знаки препинания — это значит тронуть его, то извольте: трогал его я. По своей обязанности корректора.
Соболь бросился к Благову, схватил его за руки, крепко потряс их, потом обнял старика и троекратно, по-московски, поцеловал его.
— Спасибо! — сказал взволнованно Соболь. -Вы дали мне чудесный урок. Но только жалко, что так поздно. Я чувствую себя преступником по отношению к своим прежним вещам.
Вечером Соболь достал где-то полбутылки коньяка и принес в магазин Альшванга. Мы позвали Благова, пришли Багрицкий и Жора Козловский, сменившийся с поста, и мы выпили коньяк во славу литературы и знаков препинания.
После этого я окончательно убедился, с какой поразительной силой действует на читателя точка, поставленная вовремя.
